I
Рассказ о том, о чем молчит от века к веку забывший голос, поздний глас, и он – порог, неузнанный под спесью.
О рефлексии третьего порядка – расскажет милость первого лица, в единстве ко второму низлагая все, что совершает тишины порог бескрайний.
Однажды, белокаменный разрушить морок будут расписаны надеждами основы; но чуждые к восторгу у стержня их вершины.
О чем мы склоним память к высоте? Ни к сердцу, ни к уму, а через ум от сердца.
Синонимом к тому – безвидный свет, от самой поры стяжаемый доколе.
О скорбной памяти, воскинет зарево!
Каким широким кружевом оцеплено то сердце, что позволит острию – разрушить свой оплот? Не возведенный в ранг, он воспиет к черте непреклонных от поры вершин. О ком он песнью не сложит, век от первого?
В далеком из начал, зияет память, опрокинутая в гневе горних рубежей.
II
Но кто отыщет первых тени – если тенью пред рассветом не скроется лик истинного; кто им расскажет? Только сердце, но сердце – тихо. О ком расскажет сердце порогу самому? А ежели порога – не свести! А ежели отыщется без тени, пред основанием от вечности впередиидущей дали.
А ежели с порогом – не отыщутся основы? А ежели основы – не к порогу самому?
А ежели лишь, самое сердце – не свести?
III
Отринув – не связуя; отринув и связав – лишь восприимешь.
Под неводом к высота – не тихим звоном, но гласом между гранью, исчезнет как воскинет: что было узнанным, но недалече.
О рефлексии третьего порядка, не между гранями, но грани не связуя – закрытыми слогами острие заточится в оси.
IV
Расшито устье семи рек – двенадцатью ступенями.
Сосуда стен прозрачные сосуды – как дождь под сенью островов из грозовых раскатов.
Как память к памяти, от воли к воле, по буквицы узорам.
Так ищет удаль тетиву, так строчит слоги не уставшее перо.
К лицу не встанут зеркала.
Раскрашен пламенем лишь пепел; а языки небесных сводов, стяжают покрова белого оттенка иссиних скалистых ручьев.
О чем, и не – к чему-то – по спелым и уставшим, не скроют лиц черты земные.
Но кто их расположит в том порядке, в котором слоги станут данью, первой букве от последнего начертанного из глаголов; то – именем не станет действие совершенное, ведь настоящее в скрижалях – помнит имена. А созиждет – только одно из оснований; основою основ, отыщутся несказанные очаги к дверям, что им отверзлись.
А отверзают лишь сердца.
То к буквице распетое начало, ведет – лишь разговор – без третьего лица.
V
О рефлексии третьего порядка, расскажут только пеплом нерасшитые снега; где реки мчатся удалью под корни крыш пурпурного фасада. О чем считались первые шаги? О чем были преложены звенящие тиары упавших ниц глубин бурлящих родников.
«Я» – именует не начало; а только сердца несведенные к обрыву очаги. Но – очаги, не памяти грани, разверзающие хрустал вершины впередиидущих паутин.
О чем полет высококрылых, похожий – на лишенных третьего лица – черт возвышенных предочарованье?
Переплетенного косой рек несведенных воедино – к обратному ключу стягается не кров, но вера.
То – несведенное к черненому перу неразлинованных страниц – времен непройденных, путей тончайших – твердое от буквицы, конечное к основе.
То памятью, сверзаемой с поры, не восприимет щит до остри; но восприимет, щитом своим, – лишь самое сердце.
Не тронет, опаленным под искрущей – ось колеса о тетиву, стремящуюся вглубь, к самим и опрокинутым.
Где – удалью, ставшие спесью, воззревали зарево молчащих величавых?
Величавое растает в серой глади, аленьких костров в движение сводящей небосвод.
А где ответом будет – первое и ко второму? Ответ – не между; в середине, – точится ось от поры.
Она возводит мимо ликований – ответ как шорох, не трогая воздетых берегов.
То к радости без голоса от третьего лица, возденут руки безголосые рапиры; их ропот пред домокловым щитом, не будет тверд, но лишь оправдан.
То к радости от первого порога; черты свои оставят лики, сердце встанет пред умом, души склоняя гордой лиры повод – до рефлексии третьего порядка.
VI
Соединяя пред начертанным – доколе непрозванное – мы, кем однако не были, за чертами строгими рассказанных чудес, – спешили с непоклонной чистотой, испеть мотивы берегов иссиних; безвозвратно примирясь.
Высокими полетами возносятся лишь птицы безголовые – их глас неслышен в шепоте, их крик – пронзительнее памяти оборванного клича; перед расхожим омутом среди мостов скалистых, звенеть не станет именем – стяжание слогов.
А слоги безударные – не буквицы воззвание; а сочетанной спесью предсказанных, но пройденных доколе древ – кольца срединные стяжаются в века исчисление.
VII
Росчерк – не признание над осью, пред счислением тончайшего пера серебряного острия. Но острия чертой не станет, тропа страниц линованных: не утонуть продольною скалой, окруженным скалам цвета иссинего, – от юга к северу, звучащее стремительным и несгибаемым порогом рассвета нераспахнутое откровение, встанет по стержню впредь идущих в своей воле.
Но – волею узнавших черт, не скроется лицо пред удалью сходящей ниц – за книгой, из тончайшей паутины букв, сошедших к литере, с конца по слову первому.
VIII
Меж «но» – треть невода, и тропы пройденных золотом пустынь; их миражи – не всплеск, не разговор, но третьего лица алмазные упреки; упрек – то нестяжание, и только лишь в негордом стяге, заплещутся по-горнему знакомые, развенчанные имена.
Двух точек – лишь созвездие, созвучие как морок; но точкою по трети, туманностью из грозди сверхновых и неуловимых, – сочетанный трепет алеющих туманностей безвидного.
IX
О чем рассказ? Про что сверкает пламя? Что – пламенем обрящет, в угле истлевший заревом полуночным ответ?
О том – по третьему порядку исчисление; о том – воззрение; о том – бесслезное моление с небес, городом обрушенных, по желтизне нескрытых камнем мостовых.
То – над изгибом восходящих дуг, не заверение, но – верою восставленное слово; а слово – пеплом расположенная птица.
Ища не памяти бугры, – а точкою иссинею, письмо неочертанное, – язык тот будет найден, который между «до» и узнанным «доколе», восставит исчислением – гармонию от лиры, нерасписанной победным заревом ниц восходящих.
То, – радость, память, светоч.
То – разговор без непрочтенного лица; его черты – не перескажут чисел; а их геометрический узорец – между порой невенчанный предлог.
Узором – будет нестяжание; но к линии, изгибов не забравшей, ведут не параллели, а – предлогом начало нерасшитое; серебряными нитями, бронзовой звенящей сталью – оно с небе сверзает удаль; но удалью – не спесью – оспорят невиданные земли, алые расхожие сады.
Но – то ручьи, застывшие под скалистым обрывом; дорогою идет, лишь поступь невесомая, – не птицы взлет, а развержение тишин.
О тишине – не знали только пики заостренные; они сочли лишь грозовых раскатов волеизволение, меж росчерков сверкающих туманностей, – ответом.
Ответом ищутся концы; начала же стягаются под осью; но от поры, не знаются в оси опоры; порядка третьего прочтутся белые листы, пламенем по граду, землю орошая безвидными дождями.
То – воля без вершин. Без разночтений, позолочены листы у корешка прошитой книги.
На ком – тот колокол, который ищпт, первому до устья, – вихревой родник; но между строк не обернутся красным светом двух озер – колодцы белокаменные.
По белому расшиты – стены твердые; опорою – меловые берега накатаны; а галькою черненой – сверкает только, ониксовые соединяя грани гематита – полуночное зарево.
То – заревцо, пред зорькою возникшее зарницей.
X
О чем рассказ? Звучащее стремительно по воле, не приимет напевание сверчка, меж паутины орошаемых сетей. Не ищутся: «когда», среди устроенных в гнездищах междометий; с конца – к срединному письму, начертанному клинописной меткостью, стремглав расколит глину – не огонь, но светоч.
Ему, ненападавши на вершины, подвластно все, помимо третьего порядка.
К чему? К отшиблой: не черте, но озаглавленной странице; от – порогов веревицы; после – было, но в отшиблой – именем не быть.
Но – рукавом рассыплены лишь птицы; а птицею распознанные тени – утонут черной кляксой на белизне страниц.
Страниц, по томному расшитых; их слышится лишь трепет, но чуждо будет книгам – сие очарование.
XI
Не сказано – прочитано.
Впереди идущей смелостью, по робкому лицу – сверзаются вершинами черты.
О том, чему подобное от сердца – предположит первый росчерк несвободного пера? К тому, ради кого тот стержень станет прямо! Доколе, – крышей станет над стенами – тлеющей под склоном градовых туманностей, – очаг, что сердцем после имени встает?
Округлый – под граненым в хрустале; но воспрямится – только скорбный; но по мосту не ливнем сыщут испаренные озера; что каменеть бесстрашно соткано, то возрастет лишь перед самою тропой.
Тропой – подобно рекам, мчащимся к расхожему у граней океану, – вперед грядут шаги неравных; как перепелу – сойка; как поровну – но в центре осязая; круг ведущей спицы в колесе не станет мчаться.
Обрушен – кто с разбега; но кто вложил к уму – не поступь, а порядок, – по сердцу разберет не имени число, а лишь узор зарницы нисходящей.
То – берега; а берега – всегда в ответах; но истиной, не внемлющей к ответам, черты оставят лики; внутри – кто внемлет от одной лишь тишины.
Но в тишине – тонут не столько звуки; в бесследном к ответам, черты оставят лики; внутри – кто внемлет от одной лишь тишины.
Но в тишине – тонут не столько звуки; в бесследном откровении, скалой восстанет сердце между дремлющих ветров.
XII
Но, по кому – раскаты между корешковых истин книг великодушных?
Не зная – возвещая; так снисходит сталь по пурпурным рекам, бархатных нечтущих тканей расшивая рукавицы.
Пред чередой срединных мостовых – о высоту над бездной, черный разобьет иссиний; но точкою иссинею обрящутся пороги черноты, которая пред ликом от безвидного – останется долиной непокоренных птиц, сошедших от поры страницами по главам.
То – с высоты; но от поры – не ищутся, возврата достигая, неперелетных уязвленные изгибы.
XIII
О чем – река не станет гладью, низкого грозового перевала? То высоте – пороги обетованы. Но кем – прочитано не станет, сердца нераскрытое зело!
В окованном пределе, внемлют толикой – белые сороки; в их угольках глазницы тлеют, а перья не сведут концы до взлета.
О том – перед истоком к запятой; но после росчерка – звенят лишь от азов, что встанут несложением, пред умножения неравными счетами – дроби к единице.
Перед самым, смешанным сутулостью – и смелостью рассеянных идей, – замрут грозди пурпурных очагов, налитых тяжестью гремучих слез.
При котором, из ясных соколов, двукрылой разобьется тенью – иссиняя скала; и пусть, не пробежит водой подгорной, но стенами сосуда не сложится кувшин, и взыщется к вершинам – твердое в основе, стягивая ось в узкое горлецо.
XIV
Не без обратного пути, дороги сложат мостовые: о чем, кому из дольней грани, восходят – грозные, томительные поступью своей, исчезающие в высоте, – тишины.
Не без тишин, не без закрытых ларцев – распетый водоем кует из стали острие, мечу непокоренное.
Щитом и спесью – пламень гаснет; но искрой тлеть не сможет, пока язык его – не в клинописной тайне глиняных страниц.
О чем – в том самом незакатном вареве, – сверкают дольные кометы, белыми рассветами линуя очаги пурпура.
Но, что же, к веку тянет слово, окутанное жемчугами, не возвестив черненой стали – о скорбной удали своей?
И нет – ковров полос окаменелых, какие часовой в изгибе утопающей ночи, в изгибе волевом двенадцатого часа – поднимет к свету маяка.
XV
Однажды, тот, кто светоч угасил во недре – из морей разбитого порога, – между лучом от золотистого сукна, и шорохом тропы, не покрытой мшистой елью, озерным скрежетом поднимет эхо.
Из глубин – не грубостью водоворот поднимет, но высохшим изгибом двух страниц, у косяка прошит – звенящим корешком безвидного порога, в узоре арки невысокой собирая в толщу нитей языки звенящей стали.
По отражению, считаны не будут: от часа, отданному в самое сокрытое озерами глухими, до нераспетой бойнице окном одинокой спицы, – веретена оси сопротивления.
Не шелк – лишь ткущая основы зреющая сталь, рассечь способна плод гранатовый, что уподобив дубу вековому высоту, от корневища устремляет рост в туманности озябшее зело.
Не полумесяцем очертан будет ледяной черненый склон; но под кувшином основание не будет ровно, ежели вершины горные отточат пики, но не гимны устремят в разлитый небосвод.
О том – встанет у порога; третьего порядка смыкаются в созвучии грани бесподобные. Непреломленный, отыщет в цифре – имя, именем – замки; а в кузнице, прочитаны распахнутые дверцы.
То очаги от первого – порядок взыщут.
XVI
Ковшом – будут собраны белые звезды, туманности взбивая рукава; где светом непочившего огня, еще трещит откос у пустоты, – взойдет не с миром, но великих не склоняя милость, – одна лишь путеводная.
О чем шуршит откос, у берега сбиваясь в пену? На чем стоит весло, что чище древней лиры – к волнам возносит без сопротивления: южные ветры к западной черте, северных мельниц скрип в мелодии дождей востока.
В закрытой сфере, исполненной не музыки – чудес, которым алфавит не встанет счетом, – не будет проймы, близ которой из бойниц огни встрепещут.
Они – не знают их; им знать – не встанет время; они по нераскатанным пескам, глаза отыщут неживые.
Они – не мечутся у входа; но к серединам, стянут выход от счисления порядка; первых лет, обрушен век – как золота раскаты по царству серебра.
Из жемчуга – не собраны каменья; но под искрой – сердца стук неуловим.
Одна дорога – между светом и над тьмою; но тьму увидев – света обагряя полотно, пурпурным обликом черта не встанет; а лишь, листвы лишаясь, отступят от плодов созревших.
Но где – раскат? Что станется с опорой, ежели линию под литерой от первых глас переживая в сердце – ты отпускаешь незакрытую печать.
Но ею, донесенною до сгиба, запечатлеть – ни имени, ни образов от скорбного ума, – не в силу.
Шестому часу – пороги внемлют лишь молчанием; про что – раскат не станется однажды низью, в очаге истлевшего от памяти огня.
А что огню – вечно шуршащий пепел?
Кому, до тла – то не сгореть, но опрокинуть волею, – острия к оси стремящиеся числа. То – не число, но гимны близ безвидного.
Безвидного порядка грани – что узоры чтущего кувшина.
Так, пред удалью конца – не станет временем и час девятый.
Но к часу третьему от самой середины – ведется разговор без третьего лица.
